Родился очень давно... Это было 25 сентября 1961 года в Асбесте Cвердловской области, в том же городе, что и братья Самойловы.
Асбест был тогда в расцвете всей своей славы. В мире существует всего три места добычи асбеста - в Канаде, правда, у них асбест плохого качества, в Казахстане, но там его мало, и вот у нас, где непосредственно весь мировой асбест и добывался и до сих пор добывается. И, пока во всем мире была в нем необходимость, не было асбестозамещающих материалов, соответственно и город был
достаточно процветающим. Своя Женева, я бы даже сказал. Можно было спокойно гулять по улицам, ночью и рано утром, никакой преступности не существовало. Ну, а сейчас, поскольку началась и антиасбестовая компания, и появилось много заменителей, и вообще все технологии изменились значительно, город приходит в упадок, и когда я приезжаю к родителям, это вижу воочию.
Мама у меня врач, сейчас она уже на пенсии, работала заведующим пульманологическим отделением, лечила больных легочного профиля, она была таким весьма популярным врачом, практически все начальство города и более-менее значимые люди как правило консультировались у нее, и, таким образом, она было неофициально одним из главных врачей города и всегда была очень уважаемым человеком. Отец был рядовой инженер асбестовой промышленности по технике безопасности, особенной карьеры у него не было, он был одним из инженеров этого огромного комбината.
- Ты единственный ребенок в семье? Один, причем достаточно поздний. Было типовое советское детство, если можно так выразиться. Чем можно было сейчас блеснуть или похвастаться, ничего у меня такого не было. В школе я всегда был в учениках, которых ставили в пример, с точки зрения учебы, да и по поведению практически не помню, чтобы "уд." ставили -"примерное поведение". Родителей по этой части я редко когда огорчал.
Во дворе много времени проводил, особенно в каникулярное время - проснулся, позавтракал, и на улицу... И пока уже раза три-четыре родители не позовут из окна или лично не выйдут на улицу, меня не загнать было часов до одиннадцати вечера. Вот, к сожалению, двор был совершенно не музыкальный, мало того, что никто сам не пел и не играл на гитаре, но вообще никто музыкой не интересовался. Обсуждали вещи, которые к музыке отношения никакого не имели - хоккей, футбол, какие-то новые фильмы...
В героев не играли, поскольку у каждого было самомнение, и каждый считал, что он сам по себе герой, чтобы изображать кого-то из экранных героев... Хотя какие-то ситуации из фильмов мы моделировали.
Меня отдали - особенного желания я не проявлял, но и особенно не противился - в музыкальную школу на класс скрипки. Это был пятый класс общеобразовательной школы. Хорошего скрипача из меня вообще получится не могло, у меня рука совершенно не скрипичная, поэтому особых успехов я не сделал, хотя старался и без особого принуждения со стороны родителей играл все эти гаммы по полтора-два часа. Но вот особого желания, энтузиазма по отношению к скрипке я никогда не испытывал, бывали такие моменты, когда я инсценировал уход в музыкальную школу, сам заходил в ближайший дом культуры, оставлял скрипку у бабушки в надежном месте и эти два-три часа занимался чем-нибудь своим. И достаточно долго это оставалось нераскрытым, но как-то однажды преподаватель позвонил домой и поинтересовался, почему я не посещаю занятия. Потом со мной были серьезные разговоры, порой даже с применением вспомогательных средств, будь то ремень...
- То есть пороли. Бывало, бывало... В этом смысле родители консервативные были люди, придерживались того мнения, что периодически физические наказания повышают энтузиазм у детей и улучшают отношение к учебе. И вот приходилось ходить дальше. Проучился я шесть лет. Я стал понимать, что дело-то нужное и необходимое, потому что, допустим, услышишь какую-то мелодию по телевидению, возникает желание ее подобрать. Начинаешь подбирать - да, получается, так становится внутри весьма приятно, и чувствуешь, в общем, что к музыке приобщаешься, сам сможешь чего-то подобрать, намурлыкать, напеть, голос был у меня ужасный, я, конечно, ни перед кем не пел, но для себя часто устраивал концерты. А потом, когда мне было лет 13-14, родители купили магнитофон, это первый был у меня магнитофон, "Комета", катушечный. Я у всех друзей насобирал пластинок - в основном это были вокально-инструментальные ансамбли - поназаписывал любимых песен, крутил их, подбирал, так вот и получалось вхождение в мир музыки - слушал чужое, подбирал.
Музыкальную школу я не закончил, поскольку последний класс школы пришелся на десятый общеобразовательной. И там, и там были серьезные выпускные экзамены, времени действительно не хватало, желание и интерес к музыкальной школе у меня в принципе пропали, а главное, родители к этому вопросу подошли достаточно демократично и с понятием, они не стали настаивать на том, чтоб я заканчивал музыкальную школу, дело спустили на тормозах, и я перестал туда ходить.
Я теперь себя четко ощущаю как человека мейнстримовой внутренней направленности - в том смысле, что я и тогда, и сейчас слушаю то, что популярно. Вот было популярны "Самоцветы", "Поющие гитары", "Голубые гитары", "Веселые ребята" - все эти вещи у меня были в фонотеке... В те времена меня западная музыка очень мало интересовала. Допустим, выходили пластиночки вокально-инструментальных ансамблей без названий, то "Битлз", то "Дип Перпл"... Мне как бы объяснили, что это такое, но по отношению к этим группам энтузиазма я не испытывал и был, в основном, поклонником нашей музыки.
Это продолжалось года два - запоями - с утра до вечера слушал и иногда даже родителей в неистовство приводил этим. Вхождение в более-менее серьезную музыку импортного производства у меня произошло, как это ни странно, через венгерский рок. А получилось так, что дальняя родственница моей мамы, живущая в Воронеже, работала одной из руководительниц воронежского музыкального магазина по продаже грампластинок. Ну и тогда, как великий дефицит, периодически присылались пластинки производства демократических стран. И как-то она совершила по тем временам для меня практически подвиг - она привезла 5 или 6 сугубо дефицитных пластинок венгерских групп. И так я почувствовал огромную качественную разницу между нашей и венгерской музыкой, во всем - в звукозаписи, в саунде, в музицировании самом, в аранжировках - такой свежий был воздух, такая мощная подпитка, что где-то года на два-полтора я стал фанатом венгерской музыки, искал эти пластинки, собирал, и у меня набралось их достаточно много - штук 30-35, наверно. Меня совершенно не ломал венгерский язык, хотя сейчас я этому удивляюсь - настолько язык немузыкальный, настолько трудно вписывающийся в каноны рок-музыки, но тогда мне казалось, что все прекрасно звучало, что это одни из лучших групп в мире, и, действительно, они играли приближенные уже к хорошей музыке стандарты...
Мои первые сильные впечатления от музыки ненашего производства связаны как раз с расцветом диско. И первые две пластинки, по-настоящему западные, были "Бони М" и "АббА". Их привез к нам в Асбест один из моих соучеников - он уехал в Германию с родителями, поскольку был сам немец, но там они не прижились, вернулись обратно. И вот он сумел привезти две пластинки, эти записи ходили по городу, у кого они только не были, и вот оказались у меня, я послушал, и "Бони М" с "Аббой" на меня произвели шокирующее впечатление, потому что уже даже по сравнению с венгерской музыкой это был даже не шаг вперед, а неизмеримое расстояние по качеству всего, что только можно ценить. "Абба" до сих пор, если брать личный хит-парад, осталась одной из самых любимых команд. Потом мне сказали, что, оказывается, под Свердловском есть место, где достаточно много пластинок, которые можно купить, можно менять, взять на деньги за время, я стал ездить на эту Тучу, стал ее регулярным посетителем, и вот с этого времени стал действительно фанатом пластиночного дела. И практически ни одна новинка, появлявшаяся на Туче - а, как ни странно, в таком захолустье, как Свердловская область, появлялось практически все, что выходило на Западе на лонг-плэях, за исключением какой-нибудь там сильно экспериментальной музыки, которую не везли из коммерческих соображений. Но все мейнстримовые релизы, все популярные группы там были, и срок между выходом пластинки на Западе и появлением у нас обычно равнялся двум-трем неделям, от силы месяцу. Поэтому начиная с класса девятого и дальше я посещал это место каждую неделю, и в среде своих знакомых и друзей слыл меломаном и большим знатоком. У меня была очень хорошая память на фактологическую информацию, я запоминал все составы всех групп, всех продюсеров, в какой студии записывались, какая фирма выпустила, в каком году - вплоть до того, какая песня по счету с пластинки играет сейчас - пользовался большим уважением, меня часто спрашивали: а вот ты не помнишь, что было в той пластинке в том году; я всегда гордился тем, что все это помню, что я все знал, вот такое было у меня достижение. Слушал тоже все, я был настолько всеядным, что я мог, допустим, принести пластинок пять, и это могли быть "Айрон Мейден", "Альтра вокс", "Моден токинг", что-то американско-фольковое... То есть сказать, что у меня была основная канва интересов к определенному стилю музыки, нельзя. Хотя наибольший интерес, наверно, сложился к музыке новой романтики, новой волны - "Дюран-Дюран", "Шпандау балет" - там я чувствовал что-то, заставлявшее собирать такую музыку. Все одевались в зависимости от того, насколько позволял кошелек родителей.
- А вот так, что бы волосы отпустить... Нет, нет, ты что. Это строго каралось школой, наша директорша делала рейды по классам и, если видела какую-то неаккуратную прическу, тут же направляла в парикмахерскую, иногда даже давала 30 копеек на то, чтобы принять благообразный вид. Потом началась военная подготовка, и за этим начали следить вообще очень строго. Поскольку в школе кроме формы запрещалось ходить в чем-либо еще...
- А дворовая мода присутствовала - например, клеш на 50 сантиметров? Не было фетишизма по отношению к одежде, все носили все, что было в ближайшем универмаге, и совершенно не волновало, что у тебя, допустим, куртка клетчатая, а штаны полосатые. Вообще в голову не приходило обсуждать чью-либо одежду. Где-то к концу школы, когда начались танцы, дни рождений, я стал более-менее следить за собой, в том смысле, чтобы было все чисто, ботинки были почищены, костюм поглажен. Костюм был один, ботинок не больше двух пар. Хотя, когда появились новые вещи, это вызывало большой энтузиазм, было желание отложить в сторонку, пусть месяца полтора постоит, у тебя будет ощущение, что у тебя есть новые ботинки, есть, чем блеснуть на какой-нибудь вечеринке... вот это как-то согревало.
- А вино на вечеринках, днях рождениях и, допустим, в беседках выпивал? Если что-то было во время школы, в 9-10 классе, то раз в полгода, и только в присутствии родителей. Вообще не было мысли, чтобы выпить, получить какой-то кайф. И даже если на вечеринку в школе кто-то приносил пару бутылок портвейна, я совершенно спокойно отказывался, поскольку не видел в этом совершенно никакого смысла.
Мы учились с Вадиком в одной школе с разницей в два года. Познакомились мы с ним, когда я был в восьмом классе. У нас был вокально-инструментальный ансамбль, состоявший из десятиклассников. Они играли на всех танцевальных вечерах и были для нас боги. Исполняли типовой советский репертуар. Когда они закончили десятый класс, образовалась вакансия. Нужна была новая группа. Поскольку я учился в музыкальной школе, знал ноты, как-то быстро, к своему удивлению, постиг бас-гитару, то и вошел в новый состав. Практически все мы были из одного класса, стали играть то же самое, и, где-то после того, как месяца два мы отмузицировали, после одного из танцевальных вечеров к нам подошел худенький и невзрачный подросток. У нас не было клавишника. А была "Ионика". Предложили ему место за "Ионикой", и так с тех пор Вадик влился в наш ансамбль, как-то быстро мы сыгрались, появилось дыхание у группы, стали думать о том, почему бы не попытаться что-то свое играть. И эти идеи своих песен, я даже не могу понять, как они стали появляться. Но для меня они часто появлялись из пустого бряцания по клавишам, просто наигрыша - сначала это, допустим, чужая мелодия, потом ты про нее забываешь, уходишь в какие-то дебри, потом начинает выкристллизовываться что-то свое, и вроде бы это тебя привлекает, интересно, приносишь заготовку в группу, они смотрят - да, давай попробуем... Вот так, к концу моего обучения в школе, набросали репертуар, практически полностью свой. Тексты в основном придумывали я и Вадик Самойлов, и музыку также я и он. Было много хитов, которые в школе проходили на ура, были люди, которые их ждали, и мы знали, что вот эта песня - это топ, и всегда играли ее с большим энтузиазмом. Без названия, просто вокально-инструментальный ансамбль, и все.
Вот закончил десятый класс, а потом поступил в медицинский институт в Свердловске. Совершенно осознанно поступал, и поступил с очень хорошей суммой баллов, было желание лечить людей. Учился я с большим энтузиазмом, первые четыре года вообще ничем, кроме учебы, не занимался. Закончил лечебный факультет мединститута, терапия и кардиология. И, поскольку я был очень хорошим учеником, меня тут же отправили дальше учиться, в клиническую ординатуру, и два года еще учился там, одновременно играя и выезжая с "Агатой Кристи" на различные на фестивали и концерты.
- А ты тогда уже знал, что тебе нужно - ординатура или... Нет, не знал. Все равно года до 88-го мы к музыке относились как любительству. На кафедре, где я проходил ординатору, достаточно хорошо относились к моему участию в группе, разрешая мне иной раз часа на два опоздать. Проблемы возникли на пороге 89 года - мы стали думать, что дальше. Настолько нам понравилось грать, выступать и ездить, настолько это встрепенуло нашу жизнь, что выбор между тем, оставаться ли в медицине, или продолжать заниматься музыкой, становился все зримей и ближе. Для меня это был вопрос очень сложный: к тому времени я закончил ординатуру - очень хорошо, проявил там недюжинные способности, меня сразу же взяли ассистентом на кафедру. То есть полдня я работал в больнице, а полдня преподавал у студентов. С любых точек зрения карьера моя развивалась суперуспешно. Любили студенты, получались занятия, с больными у меня всегда был очень хороший контакт, как врача меня очень уважали. С одной стороны была карьера, обеспеченная зарплата, возможность стать доцентом. И вот к концу 89 года медицина начала страдать. Мы начали ездить столь часто, что я стал опаздывать на работу. Фестивали или концерты происходили в уик-энды, к понедельнику я опаздывал, а работа начинается строго с профессорской линейки в 9.00. Несколько раз вот так опоздал, поначалу меня предупреждали достаточно корректно, потом уже были скандалы.
Работа действительно стала страдать. И больным я стал меньше внимания уделять, и приходилось их часто передавать другим врачам, и с учебными группами началась чехарда. И я выбрал музыку. Для родителей это был шок. Они узнали не сразу - где-то месяца три я это в тайне от них хранил. Они восприняли это в штыки - сначала были скандалы серьезнейшие. Но, поскольку в те времена мы были достаточно преуспевающей группой, те деньги, которые я зарабатывал в музыке, не шли ни в какое сравнение с тем, что я мог зарабатывать даже ассистентством - родители постепенно успокоились. Для них главным было, что я потерял статус, какую-то основу в жизни, гарантированный заработок, гарантированное обеспечение, вот эту типовую советскую карьеру, в пределах которой они всю свою жизнь прожили. Так вот с 89-го года работу бросил.
- Есть ли люди, которые повлияли на тебя, без которых история "Агаты Кристи" выглядела бы не полно? Как это не сейчас не кажется смешно, Пантыкин. Его мнение в самом начале было очень для нас значимым. Чему научил нас Пантыкин, так это тщательности в работе и отрицательному отношению к любой халяве в звучании, в аранжировках, в сведении. Высокий уровень его профессиональных требований мы действительно пытались соблюдать, потому что для нас он был очень авторитетным человеком. Белкин Егор тоже в то время был такого же уровня для нас.
"Наутилус". Нас очень часто сравнивали с ними, особенно в первый период. Но человеческих контактов мы практически никаких не имели, рабочих - тоже. Очевидно, огромная популярность их музыки как-то подспудно повиляла и на нас, потому что нет дыма без огня, раз люди видели что-то похожее, значит, что-то и было. Они повлияли на нас, как первая группа из Свердловска, которая добилась феноменального результата, стала мегазвездой в те времена, и их музыкальный язык, музыкальные концепции кое-где все-таки пролезли к нам. Теперь я понимаю, что это было. Грахов. Хоть человек весьма странный, но постоянно нас дергал и щипал - "что у вас новенького, чем удивите?" Толкал нас постоянно искать что-то новое. Ему было стыдно показывать старый материал. Стыдно было не придумывать новых песен.
