Впервые я увидел его весной 1986-го с КРУИЗОМ. Потом наши пути не раз пересекались, мы стали друзьями и, не скрою, я попал под влияние его сценического обаяния и незаурядного мастерства. Многие, глядя на Сергея, стали пробовать играть по хайт-хэту левой рукой, не будучи левшами, стали уделять большое внимание шоу.
Несмотря на то, что в этом году он по опросу трудящихся не стал, как в предыдущие годы, лучшим барабанщиком страны (в 1991г. им стал барабанщик группы КИНО), Сергей остается безусловным лидером и новатором в области рок-барабанирования. Вообще давно пора рейтинг инструменталистов проводить только среди самих музыкантов, как это во всем мире и делается.
В “тусовке” у Сергея образ юмориста-весельчака, но, когда заработал диктофон, он сбросил свою маску и отвечал на мои вопросы совершенно серьезно.
— Расскажи, как ты начинал.
— В конце 60-х на моих глазах со страной стало происходить нечто: брюки клеш, ботинки-платформы, длинные волосы, новые танцы... Мой старший брат и моя сестра всем этим занимались — слушали эту музыку, т. е. почва была такая, что не заниматься или хотя бы не интересоваться музыкой было нельзя. Представь: в 1967г. я уже слушал и знал THE BEATLES, THE WHO, THE ROLLING STONES, SHOCKING BLUE, и т. д. Рок проникал в мое сознание, чувство ритма развивалось инстинктивно. Я даже иногда губами копировал барабаны. И вот в 1974 г., как сейчас помню, мне было 13 лет, на уроке физкультуры подходят ко мне одноклассники и говорят: “Ефимов! Будешь играть у нас на барабанах”. Не знаю, почему выбор пал на меня, может, потому, что волосы были длинные. А уже в 1976-м я приходил в школу, ставил кассету Deep Purple “Come taste the band” и играл вместе с записью. Я и сейчас могу сыграть огромное количество вещей из репертуара этой группы. Конечно, здесь я неоригинален, я только копирую, но все равно очень горжусь этим. В нашем городе было много музыкантов и групп... Я думаю, что они в те времена не уступали московским. Были и хорошие барабанщики. Но учился играть я, в основном, по записям. Для меня вообще слушать важнее, чем видеть.
— А как же ты научился играть двойки, парадидлы?
— Честно говоря, я этого ничего не умею и, когда играю, не думаю о том, как я это делаю. Все пришло само по себе вместе с опытом. В музыкальной школе, в которой я проучился около года, меня учили только классической постановке на малом барабане.
— А что ты играл со своей первой группой?
— Сказать, что мы играли Deep Purple — было бы слишком громко. Мы играли “шейк”. Мне — семнадцать, я учусь играть на барабанах, страшно кайфую от этого, хожу на концерты, сейшена — все подряд. И вот один паренек у нас занялся, копнул глубже, чем бит-музыка. В то время слова “джаз-рок” производили какое-то магическое действие, даже немного пугали. И он со мной всем этим делом начал заниматься. Это уже был 1979 год, а к 1983-му я окончательно сформировал свое мышление на почве джаз-рока, что облегчило мне понимание всего остального.
— А конкретнее?
— Ну, например, Chick Corea, Jean-Luic Ponty, WEATHER REPORT. Я думаю, все в свое время прошли через это. Из барабанщиков, естественно, Steve Gadd, Billy Cobham, но к тому времени я уже начал формировать свой почерк. Конечно, это странно звучит: в Советском Союзе — барабанщик со своим почерком!!! Может быть, со стороны все это выглядит довольно смешно, но я не боюсь сказать: “Да, я пытаюсь формировать свой стиль, естественно, на основе всего услышанного мною ранее плюс, что-то придуманное самим, как, впрочем, и любой другой музыкант”. А слушал я тогда John Bonham, Don Brewer, Lenny White, lan Paice.
— Судя по твоей манере игры на малом барабане,
больше всего на тебя повлиял lan Paice.
— Ну, во-первых, мы с ним оба левши...
— А ты “натуральный” левша или просто играешь левой рукой по хай-хэту?
— Я настоящий левша, по мячу бью тоже левой, хотя клюшку и скрипку держу правой. Кстати, начинал учиться на скрипке, но ничему не научился — был большим балбесом. Вообще-то я к музыке с детства тянусь, хотя родители
мои — типичные пролетарии, но я думаю, что все это от дедов: бабушка по отцу у меня из обедневших дворян, как выяснилось, ну, а родители, как это и положено всем родителям, не расстрелянным в 1937-м, прожили пролетарскую жизнь. В музыкальной школе мне говорили: “Ты не станешь барабанщиком, потому что неправильно играешь — у тебя нет “креста” (т. е. правая рука бьет в хай-хэт, а левая — по малому барабану). Однако, что бы там не говорили, преимущество игры левой рукой по хэту налицо, хотя и относительное, конечно. Я думаю, что в принципе барабанщик должен быть разносторонним (во всех смыслах этого слова), но Т: к. я не супер там какой-то, а обычный человек, мне это дало многое. По бочке я, почему-то, наверное, чтобы не переставлять барабаны, начал сразу играть правой.
— Были ли какие-нибудь проблемы с ногой?
— Никаких. В школе я научился писать правой рукой, и поэтому у меня равномерно развивались оба полушария мозга.
В общем до армии я уже умел играть как надо, и даже, наверное, имел больший потенциал, чем сейчас. В моем арсенале больше половины дежурных приемов, придуманных еще в те времена. В армии я полгода служил в штабном оркестре, за-
тем в ансамбле песни и пляски, т. е. я барабанщик по жизни. Наверное, это предначертанно свыше, за что я очень благодарен судьбе.
— Когда ты в первый раз появился в Москве?
— В 1983 году. Я приехал с Сарычевым делать группу ФЕНИКС вместе с Тимуром Марде-лейшвили и Сашей Миньковым (сейчас в Gorky Park). Мы поиграли на базе КРУИЗА в Лужниках небольшой сэйшен, где меня и приметил Гаина. В маленькой комнате стояло полтора киловатта аппаратуры, микрофоны, Севкин “Ludwig” (Сева Королюк — барабанщик КРУИЗА), звук был классный, и в угаре я сломал за пять минут все свои палочки. Даже потом я редко встречал такой саунд и поэтому долбил изо всех сил. Но ничего не получилось, т. к. Сережа Сарычев человек сложный по характеру, и на барабаны взяли Толю Абрамова.
— То есть вы как бы были с Сарычевым в паре: раз он не подошел, то и ты автоматически?
— Я не знаю кто там подошел — не подошел, но, скорее всего, сыграли свою роль дружеские отношения Тимура и Толи, плюс их прошлая совместная работа в АРАКСЕ. Но я, конечно, хочу сказать, что Абрамов — барабанщик высшего пилотажа, и тягаться с ним не так-то просто.
Вернувшись домой, работал на танцах, в ресторанах, но в ресторанах работал так, что “парнас” вдруг переставал идти — люди ходили в ресторан как на концерт. И в конце концов “начальник”, небезызвестный ныне Виктор Марков (руководитель группы АЛЬФА) сказал: “Так, либо деньги делать, либо...” В общем, я ушел и устроился играть на танцах. Но и танцы превратились в одно большое соло для барабана: музыканты были слабее меня, я пользовался этим и играл что хотел.
Зимой 1984—1985 гг. мы с Са- " рычевым записываем альбом с песнями “Воробей”, “Я сделан из такого вещества...” и т. д. Писали его в гараже, магнитофон был “Илеть”, пульт советский с ручным управлением (смеется). Барабаны были “Trowa”. Звучали будьте-здра-сте. Все игралось “на раз” без всяких метрономов. После этого Сарычев уехал в Москву и забрал меня с собой. Пробыв с ним восемь месяцев и отыграв за все это время десять концертов...
— А кто еще входил в группу?
— Я и Сарычев.
— Вы что, вдвоем играли?
— Да! Мы вдвоем играли концерт (смеется). На самом деле! Работали от московской областной филармонии. Они платили мне с концерта ровно пять рублей. То есть один концерт равен пяти рублям!!! Это был 1985 год. В кармане у меня было каждый день по крайней мере десять копеек. Случалось, что мы проходили в метро на пять копеек вдвоем. А тут как раз КРУИЗ сдал новую программу, чтобы хоть как-то заработать. Я поехал на гастроли, но в качестве барабанщика, а Сева стал певцом.
— Как тебе работалось в том еще КРУИЗЕ?
— Мне было 23 года, и я стучал, гремел на барабанах, поездки по Сибири, воды горячей нет... Все это было ново для меня. А они, сработанный коллектив, знавший еще те времена, когда народ ломился на концерты, девчонки бегали за Мониным — я этого ничего не застал: был уже какой-то другой КРУИЗ с другой, более сложной музыкой. А ребята — Керницкий, Королкж и ... Но они молдаване. Они не русские люди. Надо сказать, у них и мысли не русские были: они после концерта, в гримерке, разговаривали на молдавском языке... После концерта... В моем присутствии. Это было для меня как-то странно: “Эти люди — иностранцы? Я работаю в иностранной группе!!” (улыбается). Их новая музыка была мне совсем не близка, и я начал, скажем так, издалека проводить политику рока. И все их “молдавские” штучки я переводил на свою ритмическую линию. Валере Гаине тоже импонировали мои взгляды. И мы стали потихоньку уводить музыку в другую сторону. И вот к осени 1985-го уже начался “Пилигрим” и так далее. Контакт у нас с ним был полный. Потом Королюк, а затем и Керницкий ушли из группы.
— Почему?
— Ну... Прежде всего, как мне кажется, они музыканты с большой буквы, в отличие от меня, от барабанщика: я ведь “шумовой” музыкант (смеется). Ну, например: на концерте я играю почти без нюансов, люблю играть быструю музыку, и это соответствует моей энергии. Если даже и медленная песня,
го все равно у меня она будет достаточно динамичной. На се-годняшнем концерте, когда публика приходит больше смот-эеть, чем слушать, это играет большую роль. Я очень много внимания уделяю шоу, мне это очень нравится. И люди это понимают. Концерты 80-х и 90-х — это зрелище — костюмы, дым, свет и все такое. Музыка немного уходит на второй план. Но я, конечно, пытаюсь доносить и музыку, хотя и не знаю, как... Это не моя сфера — стучи себе в барабан и стучи (улыбается), а уж нравится, не нравится...
— “Спи, моя красавица”. Ну, так почему же они все-таки ушли?
— Просто они хотели играть другую музыку.
Валера стал петь, хотя для меня сложно сказать, что он певец: скорее всего я воспринимаю КРУИЗ как единое целое. На протяжении года у нас были разброд, шатание, а потом решил уйти и я. Тогда КРУИЗ еще не стал таким, как я хотел: как можно меньше музыкантов, “скоростная” музыка, и желательно, чтобы басист пел. В тот момент мне надо было уйти в какое-нибудь “престижное” дело, и я пошел к Кузьмину, но контакта не получилось. Я умел и по сей день умею играть “американскую” музыку, умею по-настоящему и не скрываю этого, со всеми синкопами и всем вытекающим из этого. И я полагал, что Володя тоже это может. У него были песни, которые мне очень нравились. Но он уже жил другими песнями, типа про любовь. Что такое? Любовь-морковь? Мне это чуждо. Достаточно всяких кобзонов, которые про любовь (поет) “там... из полей доносится что-то там...” Хватит этого всего! Тем более я барабанщик. Ну как стучать про любовь: “Любовь, любовь та-да-та-та”.
После меня в КРУИЗ пришел Андрей Баранов. Они стали репетировать и даже отыграли несколько концертов. Но, видимо, мой имидж эдакого шута горохового на сцене стал доминирующим, и они попытались повесить этот имидж на него. А Андрей энергетически совсем другой человек, и не то, чтобы он не потянул, просто он другой. В общем, они мне позвонили и предложили попробовать поработать еще. И появился КРУИЗ образца 1987 года.
— Расскажи немного о вашей первой записи.
— Эту запись (“Круиз-1” фирма “Мелодия”) мы сделали
вдвоем с Валерой в ДК АЗЛК на 8-канальном магнитофоне. Я писался без метронома, играл крайне несложно. Это, наверное, и есть мой почерк, ведь на самом деле я всегда так играю. На концерте я могу пустить пыль в глаза. И то все это внешне. А внутренне я играю очень просто, как и все другие барабанщики — не хуже и не лучше. Хотя, еще раз повторяю, всегда пытаюсь играть по-своему. Пластинка вышла с опозданием на год, была довольно популярна, разошлась большим тиражом, но была неактуальна, т. к. был уже написан новый материал. Я очень недоволен тем, как Валера ее свел, но бразды правления были у него. Вообще КРУИЗ с 1985 года был группой, где он лидировал, хотя для меня он не был лидером как музыкант. Он приносил идеи, а аранжировки мы делали вместе. И, надо отдать ему должное, он был демократичен.
В 1987 году начался бум хэви, и я почувствовал, что наступил наш звездный час. Мы объехали всю страну, и, как мне кажется, равных нам тогда не было. Помню концерты в Ставрополе, Харькове, Уфе. Это было потрясающе — в зале творилось такое!.. Психоз какой-то, ей-богу. Мы начали играть настоящую, скоростную музыку. В тот момент Валера начинает увлекаться музыкой трэш. Для меня это тоже скоростная музыка, но там заложена совсем другая идея, другие гармонии, например, в отличие от того же Y. Malmsteen. Если последний использует классические гармонии, то трэш это даже не рок-н-ролл. Я более легкий человек, люблю веселье на сцене и всякие там “трагизмы” мне чужды. Но это не значит, что я совсем этого не принимаю.
Осенью 1987 г. поездка в Норвегию, следующая — Испания... а потом заграница слилась в одну большую кучу. Пишем новые записи. Валера становится все более агрессивен в аккордах. Чувствую, что наши дорожки начинают понемножку расходиться, но... подписываю вместе со всеми контракт.
— А откуда взялся этот контракт?
— Я, честно говоря, никогда умышленно не вникал, откуда что берется, но, мне кажется, что в нашей стране контракты честно выплывать не могут. То есть, что значит честно? Например: работала группа, была самой лучшей, и как самая луч-
шая группа получила самый лучший контракт. Нет! По-моему, у нас такого не бывает. Началась работа над пластинкой на Западе: песни, конечно, Балерины, аранжемент, как мне кажется, общий...
— А тексты?
— Ольги Чайко.
— А какой ее статус в группе?
— Она... ну, как это говорится — женщина, с которой Валера живет. Нет, не скажу все-таки, что жена, но поэтесса группы, хотя, впрочем, группа ее поэтессой не назначала. Но это опять-таки мое субъективное мнение. Видимо, она действительно чем-то помогала группе.
— Расскажи, как проходила запись?
— Первый серьезный момент: барабаны писал с метрономом. Два раза переписывал: первый раз записалось с какими-то там перегрузками-недогрузками. Приходил специальный человек и отстраивал мне барабаны, хотя для меня это было полной неожиданностью. Я мог бы и сам справиться с этим. На настройку ушло два или три дня: просто сидишь и нудно стучишь в барабан “ту-ту-ту”. Это ужасно, за что я и не люблю студийную работу. Хотя я пишу барабань! очень быстро, так как это была моя первая большая работа на Западе, я немного волновался. Самое большое удовольствие для меня — это играть концерт.
— Какие были банки?
— “Pearl”. Вообще-то я хотел “Yamaha”, но, кажется, вмешалась Ольга... Советую: если уж в команде мужики, то любых женщин надо исключить.
Вышел диск, началась продажа, потом турне одно, другое, третье, гостиница — площадка, площадка — гостиница, города Тютьленген, Бубленген, Шмуб-ленген и т. д.
— Был ли успех?
— Да. Практически 99 процентов концертов были успешными, даже если плохо расходились билеты. Потом наступил 1989 год. Мы живем полгода в Германии. Условия были довольно тяжелые, и я был первым, кто решил закрыть эту тупиковую ветвь. Я вернулся в СССР, а через неделю приехали все остальные.
— Как же так получилось?
— Когда мы записали пластинку, наш менеджер, насколько я знаю, от нас ушел или просто не стал нашим менеджером. Иными словами, мы оказались без человека, который мог бы нами заниматься. И ребята со студии, где мы писались, решили сами заняться нами. А до этого они строили дома, выращивали горчицу и т. д. Поэтому все ошибки мы проходили вместе, это бы рост почти с нуля. А так расти, после того, что было в Союзе... Мне кажется, что если бы мы попали в другие руки, было бы лучше, менее болезненно, что ли. Тут у меня начались “закидоны”, по-другому и назвать нельзя. Прежде всего, мне показалось, что на нас экономили на еде, а я просил трехразовое питание. Не четыре, не пять, а хотя бы три. На это мне Валера сказал, чисто по-человечески: “Серега, потерпи, ведь все же терпим”. Это, конечно, мелочь, но...
После голландского тура мы вернулись в Мюнхен и начали писать новую пластинку. Это уже был ноябрь 1989 года. Валера опять начал двигать свои трэш-металл-идеи, а продюсером выступал режиссер нашей студии, который эту музыку не любил и больше торчал от всякой электронщины, компьютеров и т. д. И, как мне кажется, он даже не знал специфику барабанов. Дошло до абсурда: он и Валера начали мне указывать, как играть на барабанах. Я даже не знаю, с чем это сравнить, ну до смешного. Думаю, что барабанщики меня поймут. Я, например, на гитаре играть не умею (я этот инструмент как-то пропустил, как, впрочем, и все остальные, кроме барабана) я никогда не даю советов гитаристам, как им играть, и, за исключением отдельных моментов, полностью полагаюсь на их талант. Но Валера считал, что он знает специфику барабанов. Откуда у него это мнение и кто развил в нем это, я не знаю. Дело кончилось тем, что я встал и сказал: “Давайте закончим эту запись, по крайней мере со мной, и приглашайте кого-нибудь другого”.
К тому времени наши с Валерой взгляды окончательно поляризовались. Наверное, я уже не буду больше с ним работать, и не потому, что плохо или хорошо,— мы стали слишком разные. Я стал музыкантом со своими идеями, и музыка, которую я играю сейчас, не похожа на музыку КРУИЗА. Трэш к 1989 году пошел на спад, а Балерина музыка не стала легче. Это не значит, что я конъюнктурщик: сегодня хэви, завтра диско и так далее. Просто я действительно больше тяготею к рок-н-роллу и не люблю врать. Плюс к этому у меня появились тромбы на ногах, ведь играть эти песни было очень напряженно. Ну, представьте, пять минут без остановки на двух бочках в темпе. И это тысячи раз на концертах, в студии. В любом случае музыка под моим давлением на Валеру претерпевала изменения, но все равно не так, как бы мне хотелось.
Они пригласили барабанщика из группы RUNNING WILD. Он -англичанин, играет громко, мощно, типа как Cozy Powell, без мелочей, очень крупной игрой и по-настоящему хорошо. Я так, конечно, играть не умею — я более гибкий, более джазовый, что ли. Был составлен новый контракт, где меня уже не было, и я с облегчением решил ехать домой. Никто меня не выгонял, повторяю еще раз. Я не знаю, может быть, где-то ходят такие слухи. Более того к Валере отношусь как к по-настоящему талантливому музыканту, с Федей тоже в очень хороших отношениях. Считаю, что наша троица была в свое время очень подающей надежды, просто к тому моменту, группа созрела для того, чтобы закончить работу в этом составе.
Помимо меня, в новом контракте не было места и Ольге, на что Валера закономерно решил: если нет Ольги, то что я-то буду делать.
Приехав, я у себя, в Волжском собрал группу. Музыка была моя, но, учитывая прошлый опыт, я решил поступать более демократично и говорить, что мы ее писали все вместе. Ребята сказали: “Ну, если ты так хочешь”. Да, я так хотел, чтобы не было так, что я Ефимов из КРУИЗА, а они непонятно кто. Хотелось, чтобы мы были на одном уровне, чтобы не было руководителей, хотя лидировал я явно.
— А тексты?
— Тексты не мои, и даже, прошу прощения, не моей жены, писал Андрей Орлов и один парень из Волжского. Название взяли по первым слогам фамилий наших администраторов — ВОЛКИС (Волобуев, Киселев). Но чтобы придать проекту какую-то огласку, по радиостанции “Юность” был объявлен конкурс на лучшее название, и один паренек из “мест не столь отдаленных” прислал письмо, в котором предложил
назвать группу ВОЛКИ.
Итак, группа у меня была, я продолжал ездить с КРУИЗОМ по совку... Но что это были за гастроли: все на прошлой славе — КРУИЗ, хэви-метлл, вперед, давай, ура.
— А как вы съездили в Америку?
— У Валеры с “Gain” там происходила какая-то работа, и вдруг зачем-то понадобилось, чтобы КРУИЗ отработал концерт в Нью-Йорке. Для чего и что это давало, я не знаю до сих пор, но очень благодарен им за это. Шесть дней в США — я и моя жена получили большое; удовольствие.
Дома опять записи, концерты с ВОЛКАМИ. Но чувствую, что группа не отвечает моим требованиям. С психологической точки зрения мне было с ними необыкновенно хорошо, и, наверное, лучше уже не будет ни с кем, но как музыканты на сцене они по сравнению с КРУИЗОМ не могут, как говорится, ни стоять, ни лежать, ни: сидеть. У них был какой-то совковый подход к делу. На студии., надо отдать им должное, они работали очень самоотверженно, старались, но студийная работа это не вся жизнь группы, а концерты все были в минусе. И в январе 1991 года принимаю решение распустить группу. Но без дела сидеть не привык, тем более, что в голове постоянно зреет новая музыка, я принимаю приглашение от МАРКИЗЫ. Сейчас мы пишемся, репетируем мой старый и новый материал и готовимся принять участие в советско-американской программе “Сильвестр-шоу”.
— Нет ли у тебя желания попробовать поработать на Западе, в частности, в Америке?
— Почему Америка? Почему не Европа, не Москва, не Волгоград и даже не Рио-де-Жанейро? Да потому что центр музыкальный рок-культуры сейчас переместился из Англии в Америку, а конкретно — в город Лос-Анджелес. Именно в этом городе сейчас живет и работает наибольшее число рок-музыкантов. Говорят, что там каждый второй — киноактер (потому что рядом Hollywood), а каждый четвертый — барабанщик или гитарист. Но тем не менее, лучше уж жить при конкуренции, чем так, как здесь, в Москве — никого. “Живых” музыкантов почти не осталось — одни машинки с тобой конкурируют, да, может, еще
Андрей Шатуневский (смеется). Если когда-нибудь этот центр переместится в Мексику или в какие-нибудь Нью-Васюки, я буду стремиться поехать туда. Само место значения не имеет: я просто чувствую, что центр тусовки там, и, значит, мне тоже нужно быть там. Потому что годы идут, и надо как-то успеть себя зарекомендовать.
— Твой стиль жизни?
— Не пью, не курю, люблю красивых женщин.
— Какой инструмент предпочитаешь?
— Люблю барабаны “Ja-maha” из-за их очень удобной шаровой системы крепления альтов, малые барабаны “Ludwig”, тарелки “Zildjian”. Все люблю очень небольших размеров: бочки по 20—22, три альта по 12, томы на 14—16, тарелок штук десять, но не больше чем 18 дюймов. Все это для того, чтобы, когда играешь техничную музыку, не тратить силы и время на пробивание альтов и раскачку тарелок. На малом люблю пластик “Вето CS” с напылением и “Вето Fiber Skin” на альтах. Палочками пользуюсь исключительно рижского завода.
— Есть ли у тебя какие-нибудь советы для начинающих барабанщиков?
— Мне тяжело давать какие-либо советы, да и условия у нас с ними, скажем прямо, не равны: сейчас, по-моему, никто не увлекается барабанами, как раньше, — не популярный инструмент. Но я понимаю, почему: в песнях типа “Путана”, барабаны особо не нужны — главное текст про путану, про деньги, есаулов, атаманов и коней. Это тоже, наверное, творчество, за это платят большие деньги, и я к этому нормально отношусь, но, на мой взгляд, не все есть творчество, за что платят.
А совет только один — если нет кайфа, наверное, лучше не заниматься. Я почему люблю свой инструмент — потому что в большинстве случаев я занимался, когда был кайф. То есть, когда я хочу заниматься, играть, тогда я делаю это и получаю от этого большое удовольствие, а если нет, то какой смысл выжимать из себя? Может быть, у других барабанщиков по-другому, но у меня все происходит именно так.
